Первые месяцы войны (из документального рассказа Нины Александровой «Без линии фронта», газета «Известия», 1975 г.) Окончание. Начало в №№ 25, 26, 27.

Общество

Сам Бумажков в те дни писал о своем отряде в газете:
«Наш партизанский отряд находится в дремучем лесу. В нем нетрудно заблудиться даже старожилам. Как правило, в лагере находятся только те, кто охраняет боеприпасы, оружие и продовольствие, а также раненые и больные. Весь отряд никогда не должен находиться в одном месте».
В тот вечер, как ему уходить, засиделись допоздна. Бумажкову предстояло идти в ночь через линию фронта – ждали тьмы. Говорили о делах, бодрились, как принято на войне. Дескать, ничего, живы будем, встретимся. А думалось невесело, как-то будет без него, без его хладнокровия, умной головы. Кто-то снял с руки часы и протянул их Бумажкову – у Тихона Пименовича часы разбились. Да любой отдал бы ему все!..
Больше они его не увидели. После войны узнали: погиб.
Два месяца – всего-то! – пробыл Бумажков с отрядом, а в эти первые месяцы многое определилось. Теперь силы прибывали. Горстка смельчаков порой открывает и самые большие движения. Павловский, начав вместе с Бумажковым и тогда же с ним получивший звание Героя Советского Союза, обладал широким размахом. Он, резкий, волевой, и его бессменный комиссар, любимец партизан, «душа-человек» Маханько (сквозь всю войну прошли они вместе) посылали группы партизан в соседние районы, и там возникали новые отряды. Это отвечало страстной, стихийной тяге народа к борьбе.
В одном лишь отряде Владимира Шантара теперь было два станковых пулемета, восемь ручных пулеметов, 40 автоматов. Рос отряд так: в октябре Шантар, Жулега и еще трое партизан из отряда Павловского перешли в соседний Глусский район, к февралю 1942 года в их отряде было 112 бойцов. Из этого отряда в свою очередь «отпочковались» еще три: отряд Макара Бумажкова, Трофима Жулеги и Игната Жулеги.
Всего же в «гарнизоне» Федора Илларионовича Павловского – уже гарнизон – к середине февраля 1942 года собралось 13 отрядов в количестве 1300 партизан. А на самом деле и того больше. Кто-то лечил раненых, кто-то ходил в город на разведку, кто-то молол зерно… В Октябрьском жила Фекла Яковлевна Круглова, о ней в 1941 году писал в газете Бумажков. В ее хате был лазарет, лежали раненые. Потом дом сгорел, она уцелела чудом. Не стало дома – начала в отряде стирать на партизан, варить. Партизанка она или нет?..
Отец двух партизан, Агей Михайлович Мельник каждое утро относил в условное место корзину с пятнадцатью булками. Пекли хлеб старик со старухой без всякого приказа. Партизаны они – нет? Был еще один старичок, фамилию его все позабыли. Егор, Егор… а не помнят. Он жил на отлете, сушил табак. Сначала, пока партизан было мало, он давал каждому с собой по кисету курева. Потом, когда партизан стало больше – на две-три закрутки. А «клиентура» росла, старичку приходилось изворачиваться, чтоб на всех достало. Он с собой табака уже не давал, а кто пришел – кури вволю…
Худо было с обувью, в слякоть, в мороз. Нашлись по деревням мастера, дубили кожу, шили сапоги.
ТУТ ФРОНТ, тут и тыл…
У Вали Журавской, отчаянной, семнадцатилетней девчонки, ходившей с парнями на подрыв эшелонов, была бабушка Мария Михайловна Круглицкая. Ей было шестьдесят лет. Партизаны останавливались у нее на ночевку. Уснут, а она – кожух на себя и, как сторож, – на улицу. Неспокойно ей за них… Дочку и ту любила не так, как свою бедовую внучку. Поэтому, отправившись первый раз на задание, Валя нарочно ей ничего не сказала. Сунула кусок хлеба в сумку из-под противогаза и потихоньку выскользнула из дома. Ее ждали Миша Качан и Коля Гриб – стали потом неразлучной тройкой. А идти на подрыв – к немцу в зубы, говорили. Больше всего приходилось подрывать на кратчайшем пути из Германии: Калинковичи – Житковичи. Уж тут-то была охрана!
Валя обычно несла на себе меньше всех, но и на ее долю доставался груз. Карабин, патроны, гранаты никому с себя не передашь. За пятьдесят-сто километров, и каждая граната словно прибавляется в весе… У железной дороги дзоты, местность пристрелена. В мгновение ока надо успеть: один взроет ямку, другой вложит заряд, а на Валину долю – собрать в сумку песок из ямки и замести веткой след, так, чтобы патруль, как пойдет, ничего не заметил. Веткой пройтись – а от этого зависит жизнь своя, своих, здесь, на фронте.
Заложили мину, спрятались. До рассвета ждали… (А бабушка, ничего не зная, места себе дома не находила). Вдруг увидели, нет, услышали – поезд, взрыв, скрежет, полетевшие вагоны – мина сработала!
Взглянув на Валю, бабушка по лицу поняла, сколько пережито внучкой. И откуда же взялось в ее любви столько мужества, чтоб не попытаться отговорить, не предохранить от опасности свое самое дорогое существо… Вале – на задание, а бабушка уж все ей соберет. Как в школу. Хлеб, коржики и – не по школьному: чистое полотенце. Мало ли что случится, будет ранена…
Страшнее, на мой взгляд, было даже не тем, кто воевал, а тем, кто стоял вплотную и без оружия.
С двумя своими сыновьями попала в отряд Серафима Тимофеевна Зинкова. На ее долю не выпало быть в бою, испытать азарт атаки, прорываться к цели, как ее сыновьям. Ей доставалось только лечить их раны, утишать их муки, быть возле них – то, что называется, на второй роли. Так с самого начала. Младший принес с Птичи два ящика патронов – целый день нырял с ребятами. Счастливый, торжествующий:
– Вот, мать, смотри!
А она, взяв ржавые патроны, опустила их в таз, залила брагой, так счищала ржавчину (это было, понятно, второе дело – мыть, чистить, главное же – достать…). Долго она не знала, что ребята ее партизанят. Они говорили, будто только носят еду партизанам, – она и готовила передачу. Целый месяц не признавались. Но, конечно, она дозналась. Вспомнила, как перед уходом на фронт говорил муж:
– Будут ребят призывать – пусть идут. Не плачь. Нынче такое время, никому отставки нет.
За сыновьями и она переехала жить в шалаш-будан, в лес. И корова ее там стояла. В лесу Серафиму Тимофеевну мучил ревматизм, она сама придумала лечение: брала сухую лозу, прикладывала и тряпками обвязывала.
Да что своя боль… Четверо раненых лежало у нее. Двое чужих, а двое – свои сыновья. Александр ранен в ногу и Николай при смерти – разрывной пулей в живот. С этим ранением Коля сам еще тащился три километра до леса.
Пришел Павловский:
– Зинкова, для твоего Николая я вызвал самолет из Москвы. Полетишь с ним.
(У партизан за Птичью был уж свой аэродром. Тайно, по ночам, принимали самолеты).
– Федор Илларионович, спаси тебя Бог, голубчик!..
И, правда, прилетел самолет за Николаем. Довезли раненого на подводе до реки, тут – беда! Ни парома, ни лодки. В двух шагах немцы. Только шевельнешься – огонь! Там самолет стоит, ждет, а они тут, на этом берегу. А летняя ночь долгая ли?
Может быть, Николай и в самолете не выжил бы, плох был… Пот выступил на лбу, крупные капли. Мать оботрет, а сама тайком поднесет руку ко рту. Кто-то сказал ей, если пот соленый, значит, будет жить человек, еще есть в нем сила. Пот был соленый. Пока все бегали по берегу, пытались придумать, переправиться, – что-то привелось в эти часы пережить ей, и, как всегда, на своей второй роли? Она следила за взглядом сына, а он упорно смотрел на листья ольхи над головой. Зубчики листьев вырисовывались, стало светать. Не забыть ей эту ветку над ним. Сын говорил сердито, нетерпеливо:
– Мама, ну, спаси же меня, мама.
Понимал, подходит конец…
На рассвете самолет поднялся с земли, улетел, и сын умер на ее коленях.
Лучше не вспоминать, не ворошить.
НО ЭТО и есть наше прошлое. И как бы много мы ни знали о нем, оно вечно будет внове. Потому что по-своему пережито каждым человеком. Герои-партизаны – народ, сплелась кровная, горячая связь.
Люди понимали друг друга с полуслова. Пойдет тетка Домна на базар в Бобруйск, а начальник штаба Барьяш скажет ей, что разузнать, куда зайти. Всюду были свои верные люди. В Паричах, в комендатуре – Долгницкий, в Озаричах – свой человек, Артюшко, потом он стал командиром отряда… Своей головой они рисковали не меньше, чем партизаны в бою. Комсомолка-партизанка Маруся Мартинович как-то пробралась в Глуск к брату, спросила его, как же он может жить среди фашистов. Он отмалчивался, лишь намекнул: «Когда вернутся наши, мне будет чем отчитаться». Смысл этих слов она поняла позже – брата расстреляло гестапо, он был подпольщиком.
Кто-то умно сказал, что в сорок первом году проверялось то, за что бились в семнадцатом. Свое имя – Октябрьский – район получил в 20-е годы за революционные заслуги. Советская власть возникла здесь вслед за Питером. Чтобы на миг представить себе, как оно было тут раньше, до революции, приведу несколько строк из трогательных, никогда не печатавшихся воспоминаний. Местный житель Никита Падуто написал их незадолго до смерти, видя в том свой долг перед историей:
«Я, Падуто Никита Моисеевич, прожил ровно тридцать лет при бывшей панской власти в Рудобелке. Мне исполнилось сейчас ровно 75 лет. Поэтому я знаю быт и жизнь нашего бедного крестьянства до Октябрьской социалистической революции. У нас в волости было десять имений, самое большое Рудобельское, пана Иваненко. Его имение тянулось на 25 километров, да еще в стороне три фольварка. У него одного было земли столько, сколько у всех крестьян волости. У крестьян были одни темные пески».
Революция пришла сюда такой желанной, необходимой!.. Силой отстоял район свои завоевания от врагов, создал «Рудобельскую республику». Здесь возник отряд легендарного героя «белорусского Чапая» Александра Соловья. О боевом прошлом этого района написаны пьесы, прекрасная книга С. Грахотского «Рудобельская республика». Партизаны гражданской войны были героями для молодежи. Да и сами они – Лаврентий Мельник, Владимир Шантар, Трофим Жулега, тот же Никита Падуто и многие другие были вовсе не стары к началу Отечественной войны, командовали отрядами, составили крепкое ядро.
Их опыт и зрелость слились с пылким бесстрашием молодых. Они были людьми одного закала. Иван Старжинский и Афанасий Коваленко – из молодых, погибнув, остались в памяти неотделимы от ветеранов. Так же, как и ныне живые… Да, разница в годах была не велика. Промежуток между войнами, нападениями на нас, увы, был короток».
Память о событиях Великой Отечественной войны, жителях района, погибших в годы войны на фронтах, мирных жителях, уничтоженных фашистами, увековечена в памятниках, на обелисках, памятных знаках и мемориальных досках.



Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *